Жорж Бордонов - Мольер [с таблицами]
Ожидаются великолепные машины в Золотом руне.
В отеле Маре, на Старой Храмовой улице, в два часа».
«Оратору» надлежит развивать содержание такой афиши, привлекать зрителей, при надобности отвечая на их вопросы блестящими, остроумными репликами, — словом, завязывать диалог. Следовательно, он обязательно должен быть актером, которого публика любит, чьи речи предвкушаются, выслушиваются затаив дыхание. Манера «ораторов» в каждом театре своя. В Маре «ораторствует» Мондори, потом д'Оржемон, потом Флоридор, наконец, Ларок, о котором Шапюзо говорит, что он поддерживал этот театр «своей честностью и храбростью, представив отменные доказательства того и другого в трудные времена, когда труппа подвергалась большим опасностям». В Бургундском отеле это знаменитый Бельвю, затем Флоридор, затем Отрош. Флоридора Шапюзо описывает так: «Когда он появлялся на сцене, среди собравшихся воцарялась совершенная тишина, и его краткие, изящно составленные речи выслушивались иной раз с таким же удовольствием, как и сама комедия».
В Пале-Рояле это Мольер. Он любит говорить на публику, с публикой. Он владеет искусством нравиться, устанавливать полезные и сердечные контакты. Его импровизации создают дружескую обстановку. Гравюра Симонена запечатлела его для нас в этом качестве. Он выходит вперед в костюме Сганареля, с шапкой в руке, с улыбкой на губах, голова склонена к левому плечу, ноги почти в балетной позиции. Наверно, сейчас полетит в зал остроумное словечко. Это продувная бестия, лукавый простачок, сама скромность — но с хитрецой, а то и с колкостью на устах, впрочем, беззлобной. Он сумеет подхватить шуточку, брошенную из зала. Его сверкающие из-под густых, изогнутых бровей глаза словно ждут вопроса, подстрекают его задать. Он любит своих слушателей за то, что они любят его, это очевидно. Тут начинается еще одна брызжущая весельем пьеса, которая к вящей радости зрителей рождается у них на глазах и успех которой зависит от них самих. Игра, в которой все могут участвовать, а потом, выйдя из театра, этим хвастаться. После 1664 года Мольера здесь сменит Лагранж; он будет исполнять свою роль с тактом и вкусом, хотя и без такого блеска; но к тому времени репутация труппы упрочится, а Мольер уже серьезно болен и едва ли в силах давать это дополнительное представление после спектакля.
Шапюзо хвалит Ларока за храбрость, что может показаться странным. Дело в том, что в задачу «оратора» входит и поддержание порядка. А неприятные происшествия нередки и опасны: солдаты отказываются платить за билеты, тяжело ранят привратника, врываются в зал; потасовка во время представления, пьяные или помешанные лезут на сцену, и так далее. Мы потом извлечем несколько таких эпизодов из записей Лагранжа.
«Низшие должностные лица» не в лучшем положении; но им по крайней мере платят. Кассир собирает выручку и считает деньги; это, конечно, не синекура. Привратник, как следует из самого слова, отпирает и запирает двери, обходит помещение, следя, чтобы не вспыхнул пожар и не было какого вреда от злоумышленников. Смотрители у дверей — их тоже называют привратниками — проверяют билеты; они-то и подвергаются наибольшей опасности побоев. Их подбирают соответственно — в «Реестре» Лагранжа за 1661 год такая многозначительная (и не единственная подобная!) пометка: «Выдано Сен-Жермену, привратнику, ввиду его раны, 55 ливров».
Есть еще должность «снимателя нагара со свеч»; тут пояснений не требуется. Художник театра — это декоратор на постоянной службе; в его обязанности входит не только рисовать и подправлять декорации, но и самому руководить их установкой. Для особенно ответственных случаев приглашают художников со стороны и известных машинистов, которые продают свои услуги очень дорого. Суфлер называется переписчиком. У него функции те же, что и в наше время, но в XVII веке, когда лишь очень немногие пьесы удостаиваются чести быть напечатанными, ему приходится еще и переписывать текст и раздавать его актерам. Шапюзо по справедливости воздает хвалу этой маленькой, но очень нужной должности, требующей столько же присутствия духа, сколько психологического чутья:
«Во время представления он обязан стоять в углу сцены с пьесой в руках и смотреть в нее не отрываясь, чтобы выручить актера, ежели того подведет память; на языке школяров это называется «подсказывать»[135]. Он должен потому быть весьма осмотрителен и уметь верно судить, когда актер останавливается намеренно и делает нужную паузу, чтобы не шептать ничего в это время, что только смутило бы актера, а не помогло ему. Я видел, как в подобных обстоятельствах актеры кричали слишком ретивому суфлеру, чтобы он помолчал, потому ли, что не нуждались в его услугах, или чтобы показать, что тверды памятью, хотя она и могла бы им изменить. Суфлер также должен стараться, чтобы голос его был слышен только на сцене и не достигал партера, дабы не давать повода для смеха иным слушателям, которые смеются всему и громко хохочут в таких местах комедии, где другие не нашли бы причины даже улыбнуться».
Из очень тонких замечаний Шапюзо видно, что еще сохраняется кое-что от атмосферы старинных фарсов, что между актерами и зрителями нет еще жесткой преграды, раз первые смешат последних, браня незадачливого суфлера. Еще жива непринужденность, царившая на ярмарочных представлениях. Знаменитым актером можно восхищаться, но это не значит, что нужно уважать его человеческое достоинство. Быть актером одновременно и легче и труднее, чем в наши дни.
ПУБЛИКА
Театральные залы — это больше не унылые прямоугольники, служившие прежде для игры в мяч и кое-как приспособленные. По своему устройству и пышности отделки они уже напоминают современные театры. Прямоугольник приближается к овалу. На боковых стенах размещается несколько ярусов лож, тем менее роскошных, чем выше они находятся. Сцена и партер имеют наклон в разные стороны. Но зрители располагаются иначе, и некоторые отличия стоит подчеркнуть.
Нелепый обычай, завезенный, говорят, из Англии, требует, чтобы по бокам сцены, впереди декораций, разумеется, были расставлены кресла. Эти места раскупают, правда, за большую цену богатые зрители, прежде всего аристократы, радующиеся такой возможности покрасоваться. Те, у кого нет кресла, толпятся стоя у кулис, как на очень точной и подробной гравюре Лепотра. Эти франты буквально заполоняют сцену, болтают в полный голос, заговаривают с актерами, мешая им, а то и создавая непереносимый беспорядок. Порой их собирается на площадке так много, что актеры с трудом могут по ней передвигаться. Что еще хуже, они иногда заслоняют актеров от партера. На этот немыслимый обычай и намекает Мольер в «Докучных». Эраст описывает со всеми подробностями, как появляется человек, «весь в кружевах», как он с шумом усаживается, перекрывает голоса актеров, неся «какой-то вздор». Легко можно представить себе, как Мольер, легко ранимый, поглощенный своим искусством, страдал от тесного соседства этих болтливых, обряженных в ленты и перья мартышек. Если монолог Эраста и открыл глаза самым разумным, то обычай все-таки остается в силе, поддерживаемый, увы, самими актерами, потому что он служит дополнительным — и весьма существенным — источником дохода. Светские люди стараются быть поближе к актерам не для того, чтобы лучше изучить их игру, не упустить ни одного их движения, а чтобы выставить на всеобщее обозрение свои красивые костюмы, свои бантики и розочки, ливреи своей челяди, словом, показаться народу! Мольер имел смелость высмеять их не исподтишка, а прямо в глаза, с близкого расстояния, изобразив их манеры, их благовоспитанное сюсюканье, их язык, их одежду. Сцену очищают от их присутствия только в исключительных случаях: для зрелищных пьес, требующих сложной машинерии, разнообразных декораций, создающих ощущение перспективы, добиться которого можно, только используя всю глубину площадки.
